- Клоун
- Юбилей
- Дядюшка Аго пришел...
- Божественная комедия
- Солдат
- Последняя весна
- Самое дорогое
- Свадьба
- Красные лепестки
- Старая история
- Глупый романтик и роза
- Беседа с одним знакомым псом
- Иллюзия
- У меня был друг...
- Новелла
- Синяя птица
- Маленькая история
- Тоска
- Следы
- Свобода
Клоун
Номер с дрессированными собаками подошел к концу. Артистка, этак средних лет, с аристократическими манерами, поклонилась и под аплодисменты зрителей удалилась с манежа. Пока рабочие готовили арену к выходу акробатов, из-за широко распахнувшихся кулис кувырком выскочил на манеж клоун с красивой куклой самых обычных размеров в руках. Зал взорвался аплодисментами.
Не обращая ни малейшего внимания на снующих вокруг рабочих, он, крепко прижимая к себе куклу, пытался жестами дать понять зрителям, что кукла спит и потому не надо шуметь. Зал сотрясался от смеха, наблюдая за его бессильными попытками утихомирить народ. Но вот кукла "проснулась". Клоун, не замечая повисших над его головой рабочих, готовящих к выступлению турники и трамплины, кружил вокруг них так плавно и так самозабвенно танцевал, словно в мире, кроме него и поднятой им вверх куклы, никого не существовало.
Безудержное клоунское счастье будто распространилось на всех присутствующих. Радостно и весело хлопали не только дети, но и взрослые. "Какой веселый и счастливый клоун!"- толкнув супруга в бок, сказала толстая дамочка. Но тут кукла выпала из рук клоуна. Зал сотрясался от хохота. Клоун, который только что скользил словно по облакам, стоп-кадром застыл на месте, не отводя глаз с упавшей куклы.
Медленно опустился он на колени и приложил ухо к ее груди, словно пытаясь услышать стук ее сердца. В зале вновь поднялась волна смеха. Клоун простер к небу обе руки, и из его глаз, как из фонтана, полились искусственные слезы.
Дети и взрослые смеялись, хватаясь за животы. Опустив голову, клоун поднял с земли куклу, прижал ее к груди, чтобы пройти к выходу мимо готовящегося объявить следующий номер конферансье. Девчушка, лет 4-5, которая сидела в первом ряду и близко-близко видела клоуна, вскочила с места и вкрикнула:
- Мама, смотри, он плачет, по-настоящему плачет...
Голос ее едва прозвучал в общем гомоне и шуме. Но он достиг ушей клоуна, и тот, словно окаменев, повернулся к девочке.
- Мама, мама, почему все смеются, ведь он плачет?.. У него всамделишные слезы...
- Да ладно, как же он может плакать, ведь он клоун,- ответила мать.
Зал все еще гремел овациями. Клоун вновь попытался двинуться к выходу, но, поскользнувшись или просто потеряв равновесие, неуклюже растянулся на земле вместе со своей куклой. В зале снова поднялась волна хохота. Конферансье с беспокойством оглянулся в сторону клоуна и тихонько, сквозь зубы, прошептал:
- Ладно, заканчивай давай, уже пора объявлять следующий номер.
Клоун оставался лежать недвижно, а зал гремел овациями.
- Вставай, дурак.., вставай же, перестарался уже,- выкрикнула выглянувшая из-за кулис рыжая голова.
Объявляя следующий номер, конферансье тихонько приблизился к клоуну и, словно нечаянно, толкнул его ногой в бок.
- Вставай, черт побери, это уже глупо...
Однако клоун продолжал оставаться недвижным. Подошли двое рабочих и поволокли клоуна за кулисы. А в зале все еще продолжали весело хлопать.
- Мама, но он плакал по-настоящему,- в последний раз попыталась убедить мать та самая девчушка, но та ее уже не слушала.
На манеж вышли акробаты. Зал постепенно успокоился. И никто из зрителей не заметил, как через пару минут к зданию цирка подъехала карета "скорой помощи". Все сотрудники цирка, все, кроме актробатов, собрались вокруг лежащего клоуна.
- Но это, это невозможно,- пытался уговорить врача директор цирка,- он не может умереть, он... он же клоун, вы понимаете, клоун.
- Я понимаю вас, но уже поздно. Мы бессильны что-либо предпринять,- ответил врач.
- Боже мой,- восклицал директор цирка, схватившись обеими руками за голову,- господи, боже мой, да что же это такое?..
Вопрос этот можно было прочитать на лицах всех, кто собрался вокруг лежащего на носилках клоуна.
- Надо сообщить его близким,- вспомнил кто-то.
Из круга стоявших вокруг выступил вперед пожилой уже человек, цирковой конюх, медленно опустился он на колени возле клоуна, осторожно прикрыл ему глаза и сказал:
- За те семь лет, что он работал здесь, он был близок только со мной... ведь у него никого нет, ни друзей, ни родных. Жена и трехлетняя его дочь восемь лет назад погибли на войне. Спасся чудом только он...
Присутствующих словно обдало тяжелой волной скорби и печали.
- Бедняжка, - вздохнула дрессировщица собак, - как же он жил?..
- А он и не жил, - ответил старый конюх, - он просто смешил людей...
По ту сторону кулис послышались аплодисменты. Акробаты завершили свое выступление.
Юбилей
Я писал рассказы о цветах и полете орлов, парящих в безбрежной голубизне неба, о мечтах и страданиях людей, живущих на планете цветов и орлов, и отправлял их в северном, юго-западном, северо-восточном и других направлениях, в адрес почти всех известных и полуизвестных редакций центральных и нецентральных газет и журналов страны, но от них не было никаких вестей, царило гробовое молчание, и мне казалось, что эти редакции расположены далеко за пределами нашей страны-в пустынях Африки, на Марсе или в лучшем случае на Луне.
Изредка друзья и знакомые поздравляли меня с опубликованными произведениями и намекали, что я получу "кучу денег". Я читал их и не верил, что это написано мной. Но видя под рассказом свое имя, думал: наверное, все-таки это моё произведение. И вспоминал знакомых мне фокусников, которые пихали полуобнаженных красавиц в специальные большие, сверкающие ящики, откуда через минуту вылезали разные домашние животные.
И однажды, когда у меня больше не осталось рассказов о цветах и голубом полете орлов, о высоких мечтах и страданиях людей, когда, словно листья осенью, опали все мои надежды, я поставил большой крест на своей литературной деятельности и решил больше не писать о цветах, мечтах и страданиях. Больше я не написал ни одного рассказа для отправки их в Пустыни или на Марс. Спустя полгода стал сотрудником республиканской газеты, а через столько же времени - ответственным секретарем.
Через десять лет, когда я занимал должность заместителя председателя республиканского Союза журналистов, стал автором нескольких десятков очерков, информационных сообщений, статьеподобных опусов и прочего, прочего, вдруг вспомнилась мне моя литературно-художественная молодость.
От старых сочинений остались лишь "исторические воспоминания", и я решил снова начать писать рассказы. Они выходили жалкими и слабыми. В них цветы совсем не пахли, а орлы ползали в некоем пространстве между небом и землей.
Мне было неловко за них, но по старой привычке вложил в конверты и отправил в адрес знакомых мне с молодости Пустынь, Марса и Луны. Через месяц мне неловко было выходить из дома. Все мои никчемные произведения были напечатаны, и я не смел смотреть на этих тиражированных уродцев. За них я периодически получал ценные бумаги, от которых несло человеческим потом и псиной...
Лет через пять я привык и больше не стеснялся за свои выделяющиеся курсивом "шедевры", которые регулярно появлялись в газетах и журналах. Я настолько обнаглел, что даже стал писать стихи. Потом вдруг ударился в драматургию, и в городе поползли слухи, что посмертно театр назовут моим именем. Я начал вести переговоры с известным скульптором по поводу своего будущего памятника, которому предстояло украсить собой сквер перед театром. Потом размножил в нескольких десятках экземпляров свое фото, предвидя запросы различных редакций, энциклопедий, антологий и многочисленных коллекционеров, собирающих портреты замечательных людей.
И однажды выяснилось, что я почти классик, и широкая общественность готовится отметить двадцатилетие моей литературной деятельности и сорокалетие со дня рождения.
Этот день должен был стать моим самым радостным днем, но неожиданно я почувствовал себя обманутым. В этот день с моей совестью что-то случилось, и я, вспоминая цветы и птиц, парящих в небе, впервые с тех молодых лет заплакал. Я оплакивал свою поруганную веру, затоптанный талант, низведенный до уровня способности третьеразрядного писаки, оскорбленное самолюбие. И подумал, что меня спасет только чудо, чудеса же бывают лишь в волшебных сказках, а я давно не верю в них. Потом я, кое-как взял себя в руки и отправился на свой юбилей, который отмечался в новом здании театра.
В президиуме, в центре сидели я и те, кто много лет назад были редакторами или заведующими литературными отделами в далеких Пустынях, на Марсе и Луне. Ораторов, которые в один голос превозносили меня, я почти не слушал. В горле что-то тяжело перекатывалось, и я в эту минуту напоминал человека, осужденного на смерть. Потом говорили другие ораторы и аплодировали. И я понял, что цена аплодисментов немногим выше цены мыльных пузырей. В углу нашего стола вырос цветочный холм и я, глядя на него, почувствовал слева в грудной клетке зловещие уколы...
Затем предоставили слово юбиляру. Я тяжело поднялся и подошел к трибуне, где стоял стакан с водой. Разом опустошил его и по в ту же секунду понял, что огонь полыхает слишком сильно, одним стаканом его не потушить. Наконец я начал говорить:
- Уважаемое общество, торговцы литературного рынка, продающие оптом и в розницу, с вашего разрешения комедию объявляю начатой.
В зале умолкли, сзади, в президиуме воцарялась ужасающая тишина. Я торжественно обернулся к своим обомлевшим коллегам и сказал:
- О, жалкие шедевры человеческого творения. Сегодня вы собрались здесь, чтобы торжественно отметить двадцатилетие моего несчастья, которое вы по ошибке респектабельно именуете литературной деятельностью. Знаете ли вы, что двадцать лет подряд я обманывал вас? Обманывал и себя. Двадцать лет подряд я поставлял на литературный рынок различные мерзости, и вы оценивали их дороже жемчужин. Вы даже осмелились обнаружить в тех несуразицах полет мысли и психологическую глубину.
Когда-то давно были у меня крылья, но вы их обкорнали, а сейчас пытаетесь доказать, что я без крыльев парю в белоснежных высях Олимпа.
Вы обрезали мне крылья, потому что ваша тонкая и хрупкая натура почувствовала себя оскорбленной, видя, что в вышине, намного выше нее парит кто-то незнакомый. Вы, сроду лишенные возможности летать, в подобных случаях легко сплачиваетесь против всего высокого и парящего. Вы проповедуете и почитаете посредственность, потому что так вам выгодней. Среди карликов ваше ничтожество не столь заметно. Вы знаете, что теперь я ничто. Такая же посредственность, что и вы. Но у меня есть должность и вы уважаете меня. Нет, вы уважаете мою должность, о бескрылые ангелы.
Вы погубили во мне талант и сейчас выдаете меня за гения. Я рассказывал о цветах и орлах, парящих очень высоко от вашего ничтожества, в голубых высях, о соловьях, поющих в девственных лесах и нецивилизованных просторах nолей, я рассказывал о мечтах и страданиях людей, а вы все это - аромат цветов, полет орлов, трели соловьев и мою веру - бросали в отхожее место ваших Пустынь.
В школе вы спрашивали нас, каким является такой-то образ такого-то произведения. Мы говорили: положительным. Нет, говорили вы нам, не положительным. Значит отрицательным, "догадывались" мы, и всегда выходило правильно. Потом, спустя много лет, вне учебников и стен школы мы встречались со многими людьми, которые не были положительными, но не были и отрицательными. Они ни черные, ни белые: оранжевые, зеленые, голубые, коричневые, лиловые... Они даже не герои, просто люди, в которых иногда что-то разбивается, которые ищут и иногда что-то находят, часто смеются и тайком плачут.
Я писал рассказы о людях, которые ни положительны, ни отрицательны, а вы делали из них макулатуру для своих архивов и печатали книги об интенсивном развитии свиноводства, о силосе, удобрениях и положительных героях.
Я верил и мечтал. Вы же убили мою веру и пытались растоптать мою мечту. Но моя мечта парила слишком высоко, гораздо выше дымоходов ваших квадратных домов, и вы не смогли постичь ее. Не достиг ее и я, потому что у нас никогда не достигают высокой мечты. Почему космос досягаем, а наши мечты нет? Почему мечты витают так высоко, намного выше нашего бытия? Эй, герои космоса, там в вышине не встречались ли вам мои мечты?..
А у вас, жалких пачкунов, мечты всегда осуществляются. Иногда по пути вы топчете свою мечту и обгоняете ее. Но не потому что вы так стремительны, а просто ваша мечта бескрыла и ползет у вас под ногами. В газетах и журналах вы бичуете подлецов и негодяев, но потом пьете с ними на брудершафт в ночных кабаках.
О, жалкие обманщики и трехгрошовые карьеристы литературного рынка, почему вы не хотите понять, что слава - не полет на воздушном шаре и не бабочка, которую можно поймать сачком и хранить в спичечном коробке. Разве можно славу купить или продать на литературном рынке? Разве можно искусство и литературу заключить в клетку и положить в карман, в кошелек? Разве можно уничтожить невинность весенних цветов, аромат утренней зари? Разве можно убить величие и музыку крыльев орлов, парящих в небесной голубизне, далеко от серой лени ваших дымоходов и асфальтов? Разве можно иссушить иней полей и сорвать единственную розу Маленького принца?
Как грустно, черт побери, очень грустно, страшно грустно в вашем мире.
О вы, живые бюсты и бронзовые статуэтки будущего, я не ненавижу вас. Я даже не презираю, а смеюсь над вами. Потом, когда пойду домой и ночью услышу перезвон звезд, буду оплакивать вас.
Прощайте, святые убийцы... Я двинулся к двери. В зале царила тяжелая тишина, и я, казалось, пролетал над Пустынями, Лунами и Марсами и едва удерживался на ногах. Потом в зале, а может быть в Пустыне или на Луне, кто-то сказал: "псих...".
Дядюшка Аго пришел...
Первый раз дядюшка Аго появился в нашем доме пять лет назад. Выпил лишнего и что-то сказал. Отец очень рассердился, а мать заметила после его ухода:
- Ну и родственничек у тебя!
- А мне казалось, что это твой родственник,- парировал отец.
- У нас в роду таких нет и не было. Если не ошибаюсь, он приходится родственником со стороны сестры твоей матери...
- Спасибо, дорогая. В нашем роду не нуждаются в таких подарочках,- отец стал нервно расхаживать по комнате.- Такие экспонаты можно обнаружить только в вашем родовом архиве.
- Но он как две капли воды похож на сестру твоей матери...
Спор продолжался почти полтора часа, но родители так и не выяснили, кому же все-таки приходится родственником дядюшка. Это была первая внутрисемейная война в нашем доме.
А дядюшка Аго с того дня зачастил к нам и приносил с собой "интересные" новости, от которых, как нефть от огня, вспыхивал жарким пламенем и бушевал огонь в нашем некогда мирном домашнем очаге.
В тот день все шло вроде бы хорошо. Мать накрывала на стол, отец беседовал с дядюшкой Аго о том, о сем.
- Что-то трудно стало в последнее время с сигаретами,- заметил отец.- Не могу "Салют" достать.
- Как тут достанешь, если только в вашей маленькой семье два заядлых курильщика,- как бы между прочим проговорил дядюшка Аго.
- Ну что ты,- удивился отец,- Заринэ не курит.
- Только этого не хватало, чтобы еще и жена курила. Речь о твоем любимом сыне...
Пока я удивленно размышлял, с каких это пор приохотился к сигарете мой младший брат детсадовского возраста, дядюшка Аго ласково погладил меня по голове и сказал:
- Мальчик мой, не делай больше этого. Ведь дым сигареты то же, что и змеиный яд...
Я похолодел от ужаса. Отец что-то спрашивал у меня, а я растерянно смотрел то на дядюшку Аго, то на отца, и вдруг - пощечина. Словно сквозь сон я услышал: "Не надо, он хороший мальчик, не будет больше курить...".
Спустя некоторое время дядюшка Аго посетовал на то, что мы в ссоре с тетей Ашхен. Но мы не ссорились с тетей Ашхен, ответили папа и мама.
Зачем же скрывать это от близкого родственника, удивился дядюшка. Потом он сказал, что сам слышал от тети Ашхен, как она говорила, что мы негостеприимные и неблагодарные люди, и что она не хочет с нами связываться. Кроме того, он сообщил, что тетя очень обижена на папу, потому как то сказал однажды своим друзьям, что это он устроил ее мужа на работу в городской торговой сети и сделал из него человека...
Как-то раз дядюшка Аго мячиком вкатился в наш дом и, обливаясь слезами, трагически воскликнул:
- Что тебе мы сделали, Заринэ, что ты перестала здороваться с моей женой? Ну хорошо,- продоолжал он, не обращая внимания на протестующие возгласы матери.- Это ваше личное дело, но зачем же подучивать детей? Вчера твои сын и дочь с таким видом прошли рядом со мной, будто я не лучший ваш родственник, а никчемный, никому не нужный гвоздь...
И пока мать клялась всеми святыми, что ничему подобному нас не учила, я силился вспомнить, когда это встретился с дядюшкой Аго и нe только не поздоровался, но и счел то никчемным гвоздем.
После этого, идя по улице, я старался быть предельно внимательным, чтобы вдруг не “прозевать” дядюшку Аго. Жену его я и в глаза не видел, и, опасаясь, как бы чего не вышло, здоровался со всеми женщинами подряд.
Однажды (отец был в это время на море) дядюшка Аго пришел и строго сказал моей матери, что она не должна была одного отпускать этого ловеласа, то бишь моего отца, на море... Отцу об этом она, конечно, не должна говорить. Через два дня мать вылетела к отцу. Затем они вернулись вместе, и несколько дней у нас дома шла война.
Иной раз дядюшка Аго так обильно исторгал слезы, что нам от этого становилось не по себе.
Потом он появлялся снова, говoрил, что я или мой брат детсадовского возраста стреляли из рогатки в окна дома моей учительницы или заведующей детсадом и разбили стекла, что моя сестра нехорошо отозвалась в кругу друзей о сестре своей матери, что мы нарочно заперли дверь, чтобы не впускать в дом его, дядюшку Аго, что...
Так проходили дни, месяцы, годы. Я учился уже в четвертом классе. В один из воскресных дней, когда отец по-богатырски храпел на диване, а я чинил игрушечное ружье брата, Араика, вдруг почувствовал, что слегка покачиваюсь. Посмотрел на потолок. Качалась люстра.
- Землетрясение,- сказал я.
- Как на карусели!- радостно закричал Араик.
От его крика отец вскочил, посмотрел на покачивающуюся люстру, снова лег на диван и невозмутимо произнес:
- Не мешай, малыш, дай поспать. Ты так кричишь, будто дядя Аго к нам пришел.
Спустя несколько часов мать пекла на кухне что-то вкусное, сестра, как пчелка, кружилась среди этих необыкновенных запахов, отец, по-королевски возлежа в кресле, просматривал воскресные газеты, а я стоял перед книжной полкой, держа в руках толстую книгу с названием "Декамерон" и раздумывая, читать ее или нет. Младший брат, усевшись на самый кончик вращающегося стульчика, обычно стоявшего перед пианино сестры, пускал на балконе разноцветные мыльные пузыри, живописно украшая висевшее там отстиранное белье. От восторга он болтал ногами и весело щебетал. Вдруг Араик испуганно вскочил и крикнул:
- Дядюшка Аго идет...
Потом он понесся нa кухню сообщить об этом матери, и в мгновение ока в доме все перевернулось верх дном. Не успев прийти в себя от этой вести, я замер с "Декамероном" под мышкой у книжного шкафа. Мать лихорадочно бросилась к гардеробу и услышала хриплый голос отца, раздавшийся оттуда.
- Вдвоем тут не поместиться, Заринэ, прячься в ванной.
В тот же миг сестра бросилась за висевшее в коридоре папино пальто и, пока брат, как крохотная букашка, на четвереньках полез под кровать, сестра выбежала из своего укрытия и прошмыгнула мимо меня на балкон, в более надежное место...
А я было спрятался в старом сестрином тайнике, но вдруг, о ужас, открылась дверь и на пороге появился сам дядюшка Аго. “Декамерон” выскользнул у меня из-под мышки и глухо стукнулся об пол. От волнения и неожиданности я отступил на два шага и задрожал мелкой дрожью.
- Зачем ты пришел, дядюшка Аго? Опять мы что-то натворили?- жалобно протянул я.
- Уходи, уходи, дядюшка Аго, прошу тебя,- услышал я жалобный голос братика, выбравшегося из-под кровати и крепко прижавшегося ко мне. Он судорожно сжимал в своих ручонках игрушечное ружье и громко плакал.
- Не приходи больше, дядюшка Аго, уходи-и-и-и...
Божественная комедия
Однажды на работе мой друг Васак сказал, неожиданно подняв палец вверх:
- Ребята, пятнадцать лет мы работаем вместе. Предлагаю отметить сие знаменательное событие в ближайшем ресторане.
Мы, то есть я, Сако и Арут, одобряли предложение и после работы направились в ресторан.
Официантом оказался знакомый парень. В ресторане все сразу засуетились и сообразили для нас шикарный стол. Со спиртным вышла небольшая заминка, но знакомый официант все уладил.
Первые три тоста почти как две капли воды походили друг на друга - за нашу святую дружбу. После четвертого на глазах у Apyтa проступили слезы. После пятого он запел:
Друзья мы закадычные,
И бог нас не разлучит...
Через минуту мы подпевали ему. Побледневший официант руками давал понять, что слишком громко не надо.
- Да,- сказал Васак,- бог нас и вправду не разлучит.
- Ребята,- задумчиво произнес я,- а ведь бог это может...
Сако почесал себе затылок и торжественно, словно найдя решение сложной математической задачи, объявил:
- Верно, этот мерзавец все может.
- Будь он проклят, этот бог,- вспылил Арут,- плевал я на...
- Ребята, о каком вы боге говорите, о незаконнорожденном сыне девы Марии или...
- Обо всех,- ответил я.
- И об этих погосах-петросах тоже?
- А это кто такие?- спросил я и разлил содержимое бутылки по рюмкам.
- По-моему, они у бога вроде пажей, моют ему на ночь ноги,- пояснил Caкo.
- Картина еще есть такая, “Омовение ног” называется.
- Сако, a где эти боги заседают, на земле или?- Васак указал пальцем на небо.
Мы все, глубоко задумались.
- Наверное, на небе. Резиденция их, насколько я знаю, должна находиться не здесь, а наверху. Недаром верующие, когда молятся, возносят глаза к небесам,- закляючил Арут.
- Как бы не так, наверху,- возразил Васак.- Это же не космонавты или альпинисты...
- Нет, они точно наверху,- сказал Сако.
- Как бы не так.
- Наверху...
Не помню, Сако ударил первым Васака или наоборот, но третий удар точно был мой. А до того, кажется, Арут дал мне пощечину. Потом, заехал сильно по голове - не то Васака, не то Арута, не то Сако. Что было дальше, не помню. Говорят, действо продолжалось под столом. Потом... Кажется, нас отвезли потом в больницу и слегка "починили". А во дворе нас аккуратно поджидала машина, чтобы отвезти в отделение милиции. Спустя 15 дней, когда мы вышли оттуда, Сако сказал:
- Ребята, начали мы с бога, а вышло - поссорить нас сумел проклятый зеленый змей...
Нам троим оставалось лишь молча согласиться с этим...
Солдат
Осеннее солнце начало медленно клониться к западу. Потушив сигарету, солдат подхватил с земли видавший виды вещмешок и продолжил свой путь по пустынному полю. Вот уже второй час шагал он по опаленной пыльной дороге, а перед мысленным взором его вставало родное село и отчий дом на самом краю села. Вспомнил круглое, такое красивое лицо жены, улыбку, от которой на ее щеках появлялись ямочки, роскошные темно-русые волосы…
Сыну уже восемь лет. А лицо дочки уже совсем почти забылось. Попытался вспомнить, но не смог. Ей всего-то три месяца, ростом с большую куклу, а глаза голубые. Голубые или зеленые?.. Ему так и не удалось вспомнить лицо и цвет глаз дочурки, и он опечалился: плохо, когда не можешь вспомнить цвет глаз родной дочери…
Солнце уравновесилось на границе земли и неба, и солдат ускорил шаги. Проходя мимо разрушенного села, встретил одинокого старика. Поздоровался, но старик только неопределенно мотнул головой. Уже отойдя на несколько шагов, услышал сзади:
- Будь осторожен, поле заминировано… Они везде мин понаставили… А наши опоздали, все уже кончилось…
Солдат нерешительно оглянулся, хотел что-то сказать, но старик, уже забыв путника, кончиком посоха чертил что-то на песку, бормоча под нос какую-то песню. Солдат лишь махнул рукой и продолжил свой путь. Темнело уже - надо было спешить. Становилось уже прохладно. Откуда-то донесся голос ребенка, потом опять наступила тишина. Вдали показалось поле. Солдат остановился, посмотрел назад. Старика уже не было видно. Солдат спустился по склону, и впереди него раскинулось поле, казалось, начало у него есть, а дальнего конца - нет.
Он сделал несколько шагов, неуверенно огляделся, потом прошел чуть дальше. Показалось, донеслись какие-то голоса. Оглянулся - никого. Чудиться начинает, подумал солдат, никаких мин там нет, а старик наверняка спятил. Солдат решительно двинулся было вперед, но тут же остановился: показалось что земля прямо впереди что-то слишком уж подозрительно мягкая, - и он начал искать, куда бы поставить ногу.
Нет, старик не врет, зачем ему было обманывать? Надо быть осторожней. Он что-то говорил и о наших, только вот что? Солдат все никак не мог вспомнить и стал выискивать место для следующего шага. Осторожно передвинул левую ногу, перенес на нее тяжесть тела, а правой стал ерошить подозрительный кустик. Кажется, место безопасное, можно надежно поставить ногу. Прошел еще пару шагов и вдруг резко отдернул ногу: под куртинкой травы что-то чернело, и солдат медленно обошел подозрительное место.
Солнце уже почти опустилось за горизонт, задул холодный ветер. Солдат подумал, что лучше бы вернуться, и тут с ужасом заметил, что один-одинешенек стоит в самом центре поля. Возвращаться было так же опасно, как и двигаться вперед. Да он и не помнил уже пройденного пути, всех этих шагов и кустиков. Оглянулся - нет, не помнит даже, откуда сделал последний шаг.
Солдат наклонился и стал осторожно ощупывать землю. Прошел чуть дальше. Кусты постепенно скрадывались сумерками. Солнце уже совсем скрылось где-то под линией горизонта. Он снова стал осторожно ощупывать землю, траву, кустики. Оглянулся в напрасной надежде - нет, никого. Господи, что за кладбищенская тишина, неужели уже все?..
Земля под пальцами опять показалась слишком рыхлой, и он стал искать во всем огромном поле место, куда можно было без опаски поставить ногу. Было уже совсем темно, и все кусты теперь казались одинаково зловещими. А может, лучше ползком? Так он не будет давить на землю слишком сильно. Он осторожно сел на землю и медленно лег, растянувшись ничком. Пополз, тщательно ощупывая все перед собой. Преодолел еще несколько метров, и тут ему показалось, что колено его уперлось во что-то твердое, металлическое. Солдата сразу бросило в пот - мина?.. Стиснул зубы и медленно отвел в сторону ногу. Нет, ползком даже опаснее - слишком велика площадь тела, столько быстро не ощупать…
А вдруг еще мина окажется под самым подбородком…Солдат ужаснулся этой мысли. Пройти через столько испытаний, презрев опасности и саму смерть, победить на поле боя само Зло, а теперь, когда, казалось бы, уже все преодолено, погибнуть вот так в этом голом поле, всего в нескольких километрах от родного села… Он медленно оторвал от земли руку и рукавом стер со лба заливавший глаза пот. Черт побери, сколько раз он был на волосок от смерти, но как ужасно и нелепо, да и просто унизительно погибнуть вот так бессмысленно и глупо от какого-то кусочка коварного железа…
Надо вставать. Солдат медленно, очень медленно подтянул ноги, тщательно ощупал землю вокруг себя, поставил потверже правую ногу, оперся о колено руками, встал. Там, где опустилось солнце, уже погасли последние отсветы. Становилось все холоднее, и в холоде этом чудилось что-то зловещее. А он стоял и думал, думал напряженно. Потом, вспомнил что-то, сунул руку в карман и достал коробок спичек. В сгустившейся темноте черные контуры кустов в жалком свете спички показались еще более опасными, а тьма вокруг опустилась еще больше. Солдат снова задумался. Надо было решаться.
* * *
Ночная синь на востоке стала чуть светлее. Еще через пару часов синь превратилась в яркую голубизну, перешедшую в оранжевый цвет, и вскоре из-за горизонта выглянул раскаленный шар солнца. Воздух был чист и холоден, поле дышало приятным ароматом подсыхающего сена.
Солдат открыл глаза и поглядел на солнце, лучащееся таким родным теплом и светом. Он протер глаза и с удивлением обвел вокруг взглядом. Где он? Он что, уснул в голом поле?.. Медленно встал, с трудом расправляя одеревеневшее тело. Ощутил внутри осенний холодок. Поле заминировано! - вспомнил вдруг. Или все это просто приснилось ему?.. Тряхнув головой, солдат решительно двинулся вперед. До конца поля оставалось метров двадцать, не больше. Спешить не следует, еще несколько шагов, и все останется позади.
Солдат сделал шаг и застыл с поднятой ногой - прямо перед ним блеснуло что-то металлическое. Его бросило в дрожь. Он снова вперился в землю, выискивая, куда бы понадежней поставить ногу. Осталось сделать несколько шагов. Миновать ложбинку, подняться, а там и перевал. Солдат подумал было, что, может, лучше преодолеть эти последние шаги одним сильным прыжком. Чуть согнул колени, напрягся, готовясь прыгнуть. А вдруг прыгнет прямо на мину?.. Откуда ему знать, может, ложбина тоже нашпигована этой дрянью… Нет, он не имеет права ошибаться. Вон там, слева, кажется, более безопасно. И солдат снова медленно, очень медленно двинулся вперед.
* * *
Солнце стало пригревать. Солдат сидел за ложбинкой, повернувшись спиной к полю, лицом к близкому перевалу и курил, глядя на знакомый пейзаж. А ведь чуть было не погиб, думал он, у самого родного села… Через час, не больше, вновь увидит он любимые лица домашних… Он растер каблуком окурок, оглянулся, в последний раз окидывая взглядом преодоленный с таким трудом путь и застыл.
По заминированному полю уверенными шагами бодро двигался какой-то мужчина. Солдат открыл рот, чтобы крикнуть, предупредить, но то, что вырвалось из его горла, вряд ли можно было назвать криком. Нельзя пугать, мелькнуло в голове солдата, незнакомец уже без всяких приключений одолел добрую половину поля. Может, оно так и правильно - спокойно и уверенно пройти через смерть, даже не догадываясь о ее присутствии…
Незнакомец шел и шел себе. Солдат ждал, затаив дыхание. До ложбинки оставалось всего несколько шагов. А вдруг он подорвется прямо рядом с ним?.. Солдат кинулся ничком на землю, прикрыл голову руками. Время словно закаменело, секунда показалась вечностью. Солдат медленно поднял голову. Незнакомец уже миновал ложбину и теперь взбирался по склону. Солдат отер рукавом пот с лица и медленно встал. Незнакомец застыл от неожиданности - перед ним вдруг вырос какой-то солдат с землистым лицом и выпученными глазами…
* * *
На западе всплыли разрозненные клочья облаков, и ветер погнал их куда-то в сторону.
- Ты прошел по заминированному полю…
- Какому полю? - удивился незнакомец.
- Поле было заминировано. Мне старик один сказал, что поле заминировали…
- А-а!.. Да нет там никаких мин, я всегда через него хожу. А что до старика, то он немного того… Всех его родных азеры…
- Так, значит, в поле не было мин? - опешил солдат.
- Его родных заживо сожгли. Согнали всех в клуб и сожгли. Спешить надо, а то под дождь попадем…
Поднялся легкий ветерок. Пахло горячей травой. Через тишину опаленного солнцем поля шли двое мужчин. Солдат бесцельно шарил глазами по жухлой траве. Тишину изредка нарушало лишь легкое позвякивание пустой алюминиевой фляги, стукавшейся о пуговицу военной куртки.
Двое мужчин шли через тишину опаленного солнцем поля. Тот, который был в солдатской форме, порой останавливался вдруг, бледнел, хватал спутника за рукав и шептал: “Смотри, там в кустах - мина!..”
Вдали показалось село. Солдат снова остановился и долго, очень долго глядел на него. Почувствовал во рту привкус горелого хлеба, под горлом заходил острый кадык…
Последняя весна
Памяти павших за свободу Арцаха соотечественников
Издали то звонко и коротко, то долгим глухим грохотом доносилась артиллерийская канонада. Город еще не полностью оправился от нанесенных войной ран. Раненый и целый, жизнь и смерть в нем шагали рука об руку, но поскольку стремление жить было сильнее, чем бродящий вокруг жуткий призрак смерти, то жизнь в городе продолжалась.
По улице шел молодой парень лет 18-19-и и с видом впервые очутившегося в этом городе человека глазел вокруг, на все то, что можно было увидеть - на дома и людей, на редкие машины и по военной необходимости заменившие их разномастные тележки. Парень был в приподнятом настроении, и видя, как блестят его глаза, как раскрываются в улыбке губы, можно было подумать, что он шагает не по улицам только-только оправляющегося от войны города, а прогуливается по Елисейским полям Парижа или, по крайней мере, знаменитому американскому Диснейленду.
Парень идет по улице, а слева, на противоположном тротуаре - изрешеченный снарядными осколками, похожий на сито покосившийся ларек, справа - пятиэтажка, ощетинившаяся, словно пушечными стволами, десятками печных труб. Парень с удивлением и любопытством смотрит вокруг, но видит словно бы не истерзанное, с выбитыми окнами и пробитыми стенами, наполовину лишь обитаемое здание, а некий несказанно прекрасный в своем совершенстве архитектурный шедевр.
Он перешел улицу и остановился перед изрешеченным осколками ларьком, который некогда был полон глянцевыми журналами, всевозможными газетами, цветными карандашами, ручками и - жизнью. На одной из полок застрял большой осколок разбитого зеркала, и парень, увидев в нем себя, весело подмигнул отражению. Потом все с той же улыбкой повернулся и пошел дальше.
Навстречу ему шла женщина средних лет. В правой руке у нее было ведро с водой, а за левую держался мальчик лет шести. Парень опустился перед мальчиком на корточки и на манер старого знакомого ласково взъерошил курчавые волосы малыша. Женщина удивленно воззрилась на него, а парень встал и показал на ведро с водой:
- Дайте помогу!
- Да мы уже дошли, вот в этом доме живем, - улыбнулась женщина.- Спасибо.
Потом он побывал в центре города, свернул с площади направо и по главному проспекту спустился до другого конца города. Когда он по улице Туманяна возвращался домой, весеннее солнце уже проделало половину своего пути к закату. Несколько часов пешей прогулки давали о себе знать, но глаза парня блестели так же весело, а настроение оставалось приподнятым.
Когда он подходил уже к своему дому, увидел на тротуаре напротив симпатичную девушку - наверное, ждала подружку. Парень пересек улицу и, проходя мимо девушки, лукаво подмигнул ей и улыбнулся. Девушка смутилась на миг, но заразившись его веселостью, тоже улыбнулась. Парень остановился было, словно собираясь вступить в разговор, но, сам смущенный этой неожиданной встречей, так и не нашелся что сказать, снова перешел улицу и пошел в сторону своего дома.
- Кто этот парень? - повернувшись на скрип открываемой двери, спросила девушка выглянувшую подружку.
- Армен, что ли? - ответила подружка. - Он живет вон в том доме с синими воротами. - Вместе с матерью. Отец еще до движения умер, старший брат погиб при освобождении Шуши. Он и сам с шестнадцати лет воевал. Несколько раз ранен был, контузию получил… Когда в последний раз ранили, никто и не надеялся, что выживет. В Ереван отправили. Говорят, из него десятки осколков вытащили… Всего несколько дней назад вернулся.
Парень подошел к своему дому, но когда уже взялся за ручку ворот, словно вспомнил что-то, закрыл глаза и медленно повернулся, пытаясь по свету и теплу определить, где на небе находится солнце. Когда это удалось, резко открыл глаза, и солнечные лучи тысячами приятных иголочек кольнули зрачки. И когда он чуть повлажневшими глазами посмотрел на ту девушку и ее подружку на тротуаре напротив, то ему показалось, что они не стоят, а парят в розовом тумане и что девушка эта лучится таким же светом и теплом, как и само солнце.
Парень вспомнил, что хотел сказать ей что-то. И теперь знал, что именно собирался сказать, однако и сейчас не мог словами выразить этого, ибо все то, что должен был сказать, было глубоко внутри. Хотел сказать, что любит этот дом, где родился и вырос, эти двор и улицу, где играл в детстве, любит этот полуразрушенный, но тоже такой родной город, любит и людей, и своих погибших товарищей, и старшего брата, и боевых товарищей, и эту стоящую на тротуаре симпатичную девушку, и ее подружку, и свою раньше времени постаревшую мать, любит это брызгающее лучами в глаза солнце - любит все то, что есть под солнцем…
А девушка, вместе с подружкой стоявшая на тротуаре напротив, думала о том, что на следующий день снова увидит его. Откуда было ей знать, что видит его в первый и последний раз, потому что завтра утром он снова отправится туда, где ведут бой его боевые товарищи…
В мире стояла 1994-я весна от Рождества Христова. До перемирия было еще около двух месяцев. Жить в этом мире парню оставалось чуть-чуть меньше этого…
В этот весенний день вдали еще грохотали пушки. Поединок между жизнью и смертью продолжался.
Самое дорогое
Я был молод и много мечтал. Я хотел всё знать и иметь всё. Мне казалось, что могу приобрести самое дорогое в мире, но не знал, что является самым дорогим. Я был молод и беззаботен и думал, что смерть сделает исключение для меня. И однажды решил выяснить, что самое ценное в мире и приобрести его.
Однажды на улице я повстречал мужчину средних лет в поношенной одежде. Его глаза были очень усталые, а на лице – безграничная грусть. Я подумал, что он, точно, знает, что самое дорогое в мире.
– Самое дорогое?.. – его усталые глаза на миг оживились.– Самая дорогая вещь в мире – это деньги. Если у тебя будут деньги, то всё остальное сможешь приобрести.
Потом я пошёл к одному директору банка и спросил:
– Правда, что самая дорогая вещь в мире – деньги?
– Деньги – всего лишь бумажка, молодой человек. Они порой до того обесцениваются, что на них даже спички невозможно купить. Самое дорогое в мире – золото. Оно никогда не меняется…
– Правда, что самая дорогая вещь в мире – золото? – спросил я одного богача.
– Золото – кусочек металла,– ответил он.– За золото многое можно купить, но не всё. У меня много денег и золота, но я потерял самое дорогое для меня в мире – мать. Материнская любовь – самая ценная вещь в мире.
Я пошёл домой и прижал мать к своей груди.
– Мама, я уже знаю, что самая дорогая вещь в мире. Это Материнская любовь. Ты – самое дорогое на свете.
Мать погладила меня по голове и грустно произнесла:
– Сын мой, пройдут годы, и меня не будет. Но ты никуда не уйдёшь из той страны, где родился и вырос. Той страны, где погребены все наши предки. Родина – это всё. Самое дорогое в мире – Родина.
Я вышел из города, взобрался на макушку самой высокой горы и, глядя на бесконечные поля и стоящие за ними гордые и величавые горы, крикнул:
– Родина, я люблю тебя. Ты – самое дорогое в мире.
– Самое дорогое в мире…– откликнулись горы.– Самое дорогое в мире – Любовь, ради которой люди не жалеют никакого богатства, ни денег, ни золота… Любовь не признает границ и Родины. Любовь превыше всего…
Я сошёл с гор и отправился к любимой девушке.
– Я люблю тебя,– произнёс я.– Ты – самое дорогое на свете.
Она очень долго смотрела на меня, потом прошептала:
– Поздно, дорогой, я очень долго ждала тебя. Пока ты занимался поисками самого дорогого, потерял меня…
– И что?..
– Самое дорогое в мире…
Вдруг я понял, что я – самый бедный в этом мире, и даже не спросил, что это «самое дорогое». Я не имел денег и золота, матери уже не было в живых, а любимая уже не принадлежала мне. Остались только горы и поля, и я усталый и грустный вышел из города.
Я еле взобрался на знакомую мне с детства и юношеских лет макушку горы и подумал, что дальше не стоит жить.
– Что случилось, сын мой?
Я поднял голову и увидел перед собой старика с белоснежной бородой.
– Я потерял самое дорогое в мире – любимую,– ответил я.
– Нет, сын мой, ты потерял гораздо более дорогую, чем тебе кажется, вещь. Ты потерял время.
– Время?..– удивился я.– Чёрт побери, но я об этом не знал.
– Время – самое большое богатство. Это твоё беззаботное детство и мечтательная юность. Это – твоя мать, любимая...
– Я никогда не задумывался о времени.
– Люди долгие годы копят деньги и богатство, которые им не так нужны, пуская на ветер самое большое богатство – время… Вначале у тебя было всё, но когда ты захотел заиметь ещё большее, потерял всё то, что имел.
– Я больше не хочу жить,– произнёс я.
– У тебя есть ещё время, сынок,– старик положил руку мне на плечо.– Иди, иди и живи.
– А дальше?..
– А дальше,– старик грустно посмотрел на меня,– а дальше уже конец.
– Когда я удалился от старика на порядочное расстояние, издалека услышал его голос.
– Потом тебя не будет, но ты будешь жить в твоём Творении...
Я обернулся, чтобы спросить: «А если не успею?».
Старика уже не было видно...
Свадьба
На дворе порошит. Из зала торжеств, где гремит свадьба, в декабрьском холодном воздухе распространяется оживленная музыка, прерываемая иногда гремящими из микрофона тостами тамады.
Зал торжеств битком набит сотнями гостей, а от разнообразных блюд исходит аппетитный аромат. В зале холодно - почти все гости одеты тепло, и, несмотря на декабрьский мороз, кругом царит веселье. Лишь одна невеста в белоснежном кисейном свадебном платье.
Далеко от новобрачных, в противоположном конце зала, сидит парень лет 16-17, не сводящий глаз со счастливой пары. Невеста была дочерью друга его отца, но раньше ему никогда не приходилось его видеть. Отцу его нездоровилось, но не явиться на свадьбу дочери друга он не мог, и сын решил составить ему компанию.
Издалека ему никак не удавалось определить, красива ли невеста. Танцующие мешали ему разглядеть ее как следует, но мельком ему все-таки удавалось примечать, как иногда жених шепчет что-то на ухо невесте, а та нежно улыбается в ответ.
Справа от парня сидел молодой человек, не пропустивший ни одного тоста.
- Что ты все время глядишь на невесту? О чем ты задумался? - толкнул его в бок молодой человек.
- Я думаю, что, если бы женихом был я, я бы плюнул на бегающего с видиокамерой оператора и на все формальности, снял бы с себя куртку да накинул на плечи невесты. Никто в зале не одет так легко, как она... Но вы же тоже все время смотрите на нее.
Молодой человек развел руками и прошептал:
- А может, я гляжу на жениха или на танцующих...
- Вы знаете невесту?
- Ты почему не пьешь?- спросил молодой человек.
- Я вообще не пью,- ответил парень.
- Вообще-то я тоже не пью, но сегодня - другой день.
- А какой день?
- Свадьба,- молодой человек слегка улыбнулся и осушил очередную рюмку.
- Невесту-то вы знаете?- переспросил юноша.
- Вот спросишь после 5-6 рюмок, тогда, может, и отвечу.
Юноша подумал, что молодой человек знает, пожалуй, что-то такое, о чем никто в мире понятия не имеет. Потом он подумал, что все знакомые ему девушки выглядели в свадебном платье поразительно красиво. Он пытался наконец понять - весело ли или грустно невесте, но в противоположном конце зала он видел только, как она улыбается в ответ на шепот жениха. После упомянутого разговора с соседом было произнесено как минимум 7-8 тостов, и парень еще раз повторил свой вопрос.
- Так вы знаете невесту?..
Молодой человек посмотрел на него затуманенными глазами, потом - сквозь группу танцующих гостей - на невесту и медленно произнес:
- Не знаю... Слушай, а тебе не кажется, что водка не слишком крепкая?..
- Не знаю, я же не пью. Но тамада и гости, как видно, уже изрядно пьяны...
- Наверное, пить - это тоже дар,- сказал молодой человек и наполнил свой бокал до краев.
На дворе шел сильный снег. Весь мир словно приоделся в воздушно-белоснежный свадебный наряд невесты. Свадьба продолжалась.
Красные лепестки
Майское солнце вышло из-за гор, и уже почти полностью был виден его жёлто-белый диск. Ночной холод леса постепенно превращался в приятную прохладу, и вскоре в мирном и ясном воздухе распространился весёлый концерт птиц. Сквозь присутствующий всюду чарующий аромат цветов и деревьев и веселый щебет птиц проходил мужчина. На его плече висело охотничье ружьё.
Человек прошёл лес и оказался на маленькой поляне, где стоял громадный дуб. Он подошёл к знакомому дереву, снял с плеча двустволку, положил её на землю и сел под дубом, прислонив спину к стволу. Земля была пока влажная. Хотел встать, но вдруг грустно улыбнулся.
Голоса птиц переливались всё веселее и бодрее. Лёжа на росистой траве, он глядел на повисшее с макушек гор сине-зелёное небо, где в более высокой части белое постепенно уступало голубому, потом становилось гуще, чтобы вдруг смениться на прохладу зелёного цвета над его головой, где шелестела листва старого дуба. Ему показалось, что небо никогда не было столь ясным и чистым, а шелест листьев не был столь приятным. А может, он никогда не обращал внимания на это, или просто не замечал…
Потом мужчина поднялся с земли, снял пиджак и, выйдя из-под кроны старого дерева, стал медленно гулять по поляне. Снова посмотрел вверх: бело-голубое небо медленно поворачивалось к желто-серебристому диску солнца, однако его глаза покрылись слезами, и он вдруг распластался по земле, спрятал сжатую ладонями голову в росистую траву и впервые с детства стал рыдать как ребёнок.
Он плакал, забыв обо всем на свете, и никак не мог успокоиться. Потом рукавом белой рубашки вытер глаза и лицо, прислонил голову о левую руку и начал играть другой рукой со стебельками травы. Маленький муравей взобрался на его большой палец, сделал несколько загадочных кругов на месте, потом, кажется, приняв окончательное решение, двинулся к покрытому волосами запястью мужчины. Человек преградил ему дорогу длинной травинкой, и маленький путешественник, словно заранее знал, что так и должно было быть, спокойно взобрался на стебелёк…
Мужчина всё ещё лежал в той же позе, но был чем-то озабочен и не слышал весёлой трели птиц, которая ещё больше оживилась. Он повернулся на бок и, медленно встав на ноги, пошёл и сел под дубом, у ружья. Потом сунул руку в карман и вынул какую-то льняную нить. Затем поднял с земли ружьё, завязал узел на курке, а другой конец провёл через кольцо, предусмотренное для ремня на прикладе ружья.
Человек поднялся с земли, повертел в руке вынутый из кармана патрон и вложил его в ствол ружья. Словно утомлённый от очень важной работы, снова сел, прикрыл глаза и медленно лёг на спину. Рубашка слегка поднялась, и чуть выше пояса показались два больших шрама, один из которых был краснее другого…
Мужчина снова принялся за дело. Оперев приклад ружья о ствол дерева, он стал привязывать конец льняной нити, которую провёл через кольцо для ремня, к правому указательному пальцу. Потом медленно приблизил ствол охотничьего ружья к груди, посмотрел вверх, пытаясь найти сквозь густую крону кусочек голубого неба.
Птицы живо щебетали, и их радостные трели, кажется, шли с жёлто-голубоватого неба. В лесу послышался выстрел, и птичий концерт на миг прервался.
Солнце уже значительно поднялось. Веселое чириканье птиц, распространённое по всему лесу, достигло пика и, кажется, им подпевал весь небосвод.
На маленькой поляне под деревом лежал человек с ружьём рядом и смотрел немигающим взглядом вверх, на сине-жёлтое небо.
Наверху парил сокол, и с высоты, на которой находилась птица, казалось, что на груди у мужчины рассыпались лепестки розы и мака.
Старая история
На письменном столе отца стояла маленькая статуэтка.
- Кто это, отец?- как-то спросил я его.
- Это Вильям Сароян, один из самых великих людей мира. Великий писатель.
- А почему же статуэтка такая маленькая?
- Сынок, о величии человека судят не по внешности - огромного ли он роста или небольшого,- а по его внутреннему миру. В человеке великой должна быть душа.
- Отец, а он армянин?
- Да. Впрочем, это не суть важно. Главное, он великий писатель...
Спустя неделю, когда я снова стал рассматривать статуэтку, уже со своим братом Артаком - он старше меня на два года и учится в третьем классе - она упала и разбилась. Мы с братом страшно перепугались, ведь мы хорошо знали, как отец любит Вильяма Сарояна. Мы не придумали ничего лучше, чем спрятать черепки в углу шкафа...
- Ну-ка, поди сюда, малыш,- позвал меня отец на следующий день, сидя за письменным столом.- Где статуэтка?
Я потупил голову и едва слышно прошептал:
- Не знаю...
- А я думаю, знаешь.
- Артак вчера выронил ее из рук и она разбилась...
- Гм,- сказал отец и, задумчиво взглянув на место, где стояла статуэтка, продолжил,- ладно, ступай к себе...
Мне казалось, что отец строго накажет Артака для острастки, однако в тот день он так и не вернулся к разговору о разбитой статуэтке. В ту ночь мне спалось ужасно плохо. Мне приснилось, что кто-то вошел в мою комнату и уселся на краю моей кровати. Он был чуточку похож на отца и чуточку - на Вильяма Сарояна, но мне казалось, что передо мной сам Бог.
- Ты почему не спишь, малыш? - спросил он.
- Не знаю.
- А я знаю,- сказал он и после недолгой паузы продолжил.- В мире много справедливости, и несправедливости тоже. Но превыше всего истина. Она - самое дорогое и самое главное, что есть в мире, но она чрезвычайно беззащитна и хрупка. Когда ее искажают, рождается масса ошибок. Истина всегда бывает одна. Зачастую она настолько сильна, что может спасти человека. Порой она может обидеть и даже убить... Если правда может обидеть или убить человека, лучше не говорить ее никогда...
- Как так?
- Нельзя говорить некрасивому человеку, что он урод. Очень даже возможно, что душой он гораздо красивее многих красавиц. Неизлечимому больному тоже нельзя говорить, что жить ему осталось мало. Тем самым мы можем невольно сократить отпущенное ему время на этой земле... Можно сказать, что правда порой бывает очень тяжелой. И надо быть очень сильным, чтобы суметь ее сказать. Говорят, правда всегда всплывает на поверхность. Но порой она бывает настолько тяжела, что остается под водой навсегда...
Правда всегда одна, она всегда единственна в своем роде, как впрочем неповторим каждый человек. Полправды не бывает, как не бывает и полчеловека. Если ты не можешь сказать всю правду, то не следует говорить ее наполовину. От полуправды рождаются все недоразумения, зачастую превращающиеся в большие ошибки. От полуправды рождается также предательство.
На следующий день, когда отец работал, сидя за письменным столом, я потихоньку подошел к нему и сказал:
- Статуэтку выронил Артак, но виноват в этом я... Я случайно ударил его по руке. Отец, я не хотел разбить статуэтку...
- Знаю...
- Откуда ты знаешь?- удивился я.
- Знаю, что вы не могли нарочно разбить ее,- и, погладив меня по голове, продолжил,- знаю, что сегодня ты будешь спать спокойно...
Через день на письменном столе отца стояла новая статуэтка великого писателя и человека.
Глупый романтик и роза
В парке росло много деревьев и разнообразных цветов. Рос там и розовый куст, выделявшийся среди всех деревьев и цветов своей красотой. Никто не мог пройти равнодушно мимо розового куста и не восхититься его красотой: алые розы так улыбались людям, словно в каждом цветке сияло маленькое солнышко.
Каждый день мимо той чудесной розы проходили тысячи людей, восхищаясь ее божественной красотой. Был среди них и некий глупый романтик: стоял он себе где-то подалеку и не сводил глаз с розового куста. Он уже выбрал для себя розу. Она ничуть не отличалась от других красотой, но романтик выбрал для себя именно ее, и ему казалось, что роза та сконцентрировала в себе все лучшее, что было в других розах. Между тем это была самая обыкновенная роза, но безумному романтику казалось, что его роза красивее и пленительнее всех остальных. Он даже не осмеливался поближе подойти к цветку, почитая это за святотатство. Он довольствовался лишь тем, что издалека глядел на нее и думал, что даже тот, кто заглядывается на розу сблизи, никогда не дерзнет прикоснуться к его красавице.
Однажды ему показалось, что, когда какой-то прохожий - обычный, ничем не отличающийся мужчина - проходил мимо его розы, та потянулась к нему и нежно обласкала его своими лепестками. Он решил, что все это только померещилось ему, и больше он не думал об этом. Спустя несколько дней он увидел то же самое и вновь не поверил своим глазам, но лишь чуть-чуть приблизился к цветку. Но никого не встретив, мысленно обругал себя за подозрительность.
Назавтра же, когда он подошел уж совсем близко и восхищался красотой своей розы, он заметил, что какой-то тип потянулся к его цветку. Последняя же прильнула к нему и погладила его лицо своими алыми лепестками.
- О Господи, нет, этого не может быть, так не должно быть! - воскликнул ошарашенный романтик.
Затем он увидел, что то же самое повторилось с изысканно одетым прохожим, потом обычным, далее третьим, четвертым...
Романтик глядел на все это и у него было такое выражение лица, словно он вот-вот упадет...
Тот день для романтика стемнел очень рано.
На рассвете же пожилой прохожий заметил растянувшегося возле одного из кустов романтика и проворчал:
- Бездельник...
- Со страниц какой чертовой книги вывалился этот глупый паяц?- разгневался некий господин в галстуке.- Как не стыдно...
- Забулдыга,- чуть погодя бросил другой прохожий.
Потом, когда лежащего подле куста романтика заметили уже многие, к нему подошел высокий и коренастый мужчина, перевернул его ногой и сказал:
- Чего ты распластался, глупый мечтатель, здесь тебе не пляж...
- Господи, посмотрите на его лицо, ведь он же мертв!- закричала женщина.
И никто так и не увидел, как из кармана романтика выпал клочок бумаги, на котором было написано: "Глупцом больше, глупцом меньше - от этого ничего в мире не изменится..."
Затем ветер взметнул клочок бумаги и унес с собой...
Беседа с одним знакомым псом
Сидишь ты вот передо мной и жалостно глядишь на меня. Помнишь, когда я впервые тебя встретил, ты брел за мной с таким же вот жалким видом, взъерошенный и голодный. Я тогда накормил тебя, приютил в теплом уголочке. И пока товарищи твои бродили повсюду, ворошили с утра до вечера мусорные свалки в надежде найти кусок изглоданной кости, ты, сытый и радостный, скулил у моих ног...
Теперь сидишь ты вот, такой жалкий, у моих ног и с тоскою смотришь мне в глаза. А помнишь, как спустя много дней после нашей с тобой встречи, когда ты уже здорово поправился и взбодрился, ты как-то облаял меня на улице. Облаял и попытался укусить. Помнишь тот день, Брут? Почему ты это сделал? Неужели это была плата за то, что я помог тебе? Я же не взывал к тебе о помощи и мне не надо было от тебя клятв верности. Прошел бы ты, как и твои сородичи, мимо меня, по своим собачьим делам. Но ты узнал меня и... облаял.
Ну, что, пес, теперь на улице холодно и ветрено, и ты сидишь передо мной, такой жалкий и мокрый. Ты опять так же жалок и взъерошен, как годы назад, и очень голоден. Как же мне поступить, как обойтись с тобой?
Ах, Брут, Брут!.. Ладно, черт возьми, не вешай нос! Вставай и, как это было много дней назад, следуй за мной, ибо я Человек, а ты Пес. Такая вот у нас с тобой судьба: я несу свой крест, а ты - свой...
И так вот идем сквозь века навстречу грядущим векам. Я и Ты. Человек и Собака.
Есть у меня одна фотография. Запечатлен я на ней в возрасте одного года, и большими, невинными глазами удивленно я смотрю на мир. На этом снимке я не знаю, зачем люди живут, зачем они рождаются на свет, любят и умирают. Не знаю, что хорошо, а что плохо. На этом фото мне годик, и мир для меня - изумительно красивая, непостижимая и чудесная сказка.
Минуло много лет. Я пережил более тридцати весен и столько же зим. Понемногу я уже стал понимать, что в этом мире хорошо, а что плохо. Я уже знаю, что можно, а что нельзя, и порой пытаюсь уяснить себе, почему то-то и то-то нельзя многим, а кому-то можно.
Я уже давно не тот малыш на фотографии. Однако, порой забывая об этом, я продолжаю смотреть на мир наивными, ясными и невинными глазами годовалого ребенка. Забывая, что в мире существуют войны, танки и бомбы, и люди не только умирают, но и убивают друг друга, забывая, что люди не только любят, но и ненавидят, завидуют и злословят, я пытаюсь продолжать верить в то, что жизнь все-таки - это восхитительная и красивая сказка...
Однако все это длится всего несколько мгновений. Потом мне с трудом удается удержать себя, чтобы не упасть от ударов, наносимых мне справа и слева, спереди и сзади. "На грезах далеко не уедешь на этом свете и жизнь - отнюдь не светлая сказка, - звучит в моих ушах земной голос бренной реальности. - Тебя обманывают - и ты обманывай, бьют - и ты бей, и ты также пресмыкайся перед людьми и клевещи на них, давай и бери взятки, покупай товары и людей и продавай их, только так ты сумеешь выжить..."
Пронеслись годы над моей детской фотографией. Я больше не тот мальчик на снимке, и жизнь для меня - далеко не восхитительная сказка. Но все же, когда я порой забываю о земной юдоли, я снова начинаю смотреть на мир ясными и невинными глазами того мальчугана и... та же история повторяется вновь. Я думаю, что я отдал все, даже свою жизнь, лишь бы наш мир был чудесной и красивой светлой сказкой, застывшей в удивленных глазах того мальчика...
У меня был друг...
У меня был друг. Когда мне было что-то нужно, я вспоминал о нем и он помогал мне. В трудную минуту, когда не было возможности позвать кого-нибудь на помощь, ему всегда удавалось подоспеть и выручить меня.
Я получил новую квартиру, понадобился помощник - пришел он. Как-то зимой я поскользнулся, упал и сломал руку, он отвез меня в больницу...
Началась война. Он сформировал добровольческий отряд для защиты Родины. От артобстрелов пострадал и наш дом. Узнав об этом, он приехал на следующий же день, перевез моих домочадцев к себе и снова отправился на фронт. Несколько раз был ранен, но оружия не сложил.
Затем началось перемирие. Люди потихоньку стали залечивать раны войны. Когда мы производили ремонт в нашей квартире, он, как всегда, был рядом со мной.
Потом я получил должность и уже встречал его лишь изредка. Часто забывал о нем, времени вспоминать не было, но когда мне было что-то нужно, он снова был рядом.
...Я уже вращался среди важных персон, и мой друг попросту остался вне поля моего зрения. Я забыл его, потому что жил неплохо и больше не нуждался в чужой помощи. Я сам мог протянуть руку помощи другим.
Пролетели годы. Однажды, перелистывая наш семейный альбом, маленькая дочка протянула мне фотографию и спросила:
- Отец, кто этот дядя рядом с тобой?
- Это мой старый друг. Интересно, а почему он больше не вспоминает обо мне? - подумал я и отправился к нему домой на своей служебной машине.
Постучал в его дверь. Дверь открыла мать в изношенной одежде, постаревшая раньше времени. Я вошел и опешил: каким убогим и обветшалым был этот дом. Наша квартира, хоть и пострадала от артобстрелов, выглядела гораздо лучше.
- Геворг?- мать посмотрела на меня уставшими затуманившимися глазами.- Геворг в больнице... Уже третий месяц. Осколок в голове уже стал больше беспокоить. Он два раза перенес операцию...
Я ухватился за старый шкаф, чтобы не упасть. Шкаф глухо заскрипел, но удержал меня. Я вышел и с трудом поплелся до машины.
В больнице меня обдало тяжелым запахом лекарств. Я открыл дверь палаты, он взглянул на меня и ... не узнал. Я сказал врачу, что могу помочь отвезти его в Ереван.
- Бесполезно,- сказал он.- А кем он вам приходится?..
- Он мой старый друг,- ответил я и поведал ему, что он сделал для меня.
- Старых и новых друзей не бывает,- сказал седовласый врач.- Друг есть друг. Дружба - это как любовь. Настоящая дружба тоже должна быть взаимной...
Больше он ничего не добавил. Зажег сигарету, повернулся и ушел.
День был ясный и жаркий, но у меня было такое ощущение, что вокруг все окутано мраком, и в этом мраке я чувствовал себя малюсенькой и жалкой черной точкой...
Новелла
В тот день я решил написать свой самый радостный рассказ. Даже заранее придумал название - "Я люблю тебя, жизнь!" Я уже знал своего героя. Он словно сидел напротив меня: я ясно и отчетливо видел его светлое и жизнерадостное лицо, блеск чистых глаз и улыбку в уголках губ.
Я взялся за перо и приступил к повествованию о моем жизнерадостном герое. Он только на днях возвратился из Еревана, где его чудом вернули к жизни после проведения сложных операций с извлечением из тела десятков осколков. И вот после длительного лечения он вновь в родном городе. До окончания войны оставалось всего два месяца. Той самой войны, в которой он участвовал с 16 лет и успел получить от нее "на память" несколько ранений.
Он вернулся пару дней назад, хотя еще не совсем оправился после ранения. Радостный и счастливый, он прогуливался по улицам. Радостный от того, что он снова на родине, пусть даже в полуразрушенном, но зато в любимом городе, радостный от того, что вновь видит своих соотечественников...
По пути домой он встретил красивую девушку. Проходя мимо нее, он подмигнул ей и улыбнулся. Девушка ответила ему нежной улыбкой.
На душе у меня тоже было радостно: кажется, это будет мой самый оптимистичный рассказ. Я полагал, что на следующий день он опять встретит девушку. Так думала и девушка. Мысленно я пытался предугадать, что он скажет ей при встрече, и даже очертил счастливое будущее юноши... Но...
То, что случилось потом, потрясло меня. На следующий день юноша снова отправился к своим боевым товарищам. А потом... Он погиб за день до установления перемирия...
Бог мой, я почти завершил свой самый оптимистичный рассказ. Дорогой мой, родной, ну зачем ты это сделал? Ведь ты не должен был погибнуть! Ты прожил на этом свете всего 19 лет и впереди была еще целая жизнь...
В тот день я собирался написать свой самый радостный, самый оптимистичный рассказ о жизни и любви...
Синяя птица
Я жил на земле, а мои мечты были высоко-высоко, выше людей и зданий, в лазурно-голубом небе, где парили только орлы. Так высоко, что зачастую мне самому с трудом удавалось их разглядеть.
Их не касалась пыль проезжающих по улицам машин, повисший над городом смог. Мечты мои были столь чисты и безобидны, что порой я ощущал себя испачканным житейскими проблемами и не осмеливался вглядеться в синеву неба, где они парили гордо и величественно.
И однажды я решил про себя: сколько можно так жить - я внизу, а они наверху. Я, простой смертный, не мог достать до них рукой. Мысленно я сжал их, скомпановал, облачив в плоть, и опустил с неба на землю.
...Наконец-то мы были вместе. Моя синяя птица была со мной повсюду. Я чувствовал себя на седьмом небе. До того дня, пока...
Все вроде шло хорошо... Но однажды произошло страшное. Я с ужасом обнаружил, что моя синяя птица трепыхается раненая у чужих ног. Я сам еле удержался на ногах. Потом осторожно взял птицу на руки. Увидел ее окровавленное крыло, и сердце сжалось от боли.
- Прости меня, крошка, - сказал я, - я спустил тебя с небес на землю, чтобы мы не расставались никогда, но видишь, как все обернулось...
- Прошу тебя, позволь мне подняться ввысь, - тихо прошептала она. - Я не могу ползать. Я хочу парить высоко-высоко в небесах, где чисто и светло, где никто не толкается, где я чувствую себя свободной, гордой и счастливой...
Я осторожно прижал ее к своей груди и вышел из города. Позади остались леса и поля. И чем больше я отдалялся от города, тем чище становился воздух.
Потом я поднялся на вершину самой высокой горы, откуда все - и дома, и улицы, и люди - казалось крошечным и красивым. Мне показалось, что я увидел совсем другой мир. Но это был не другой мир, это была моя страна, где я родился и вырос. Просто издалека все казалось гораздо краше.
Моя синяя птица вновь летела в вышине, гордо расправив крылья. Я долго, очень долго смотрел ей вслед...
Когда я спускался с горы, над городом опять нависло черное облако дыма и пыли. Солнце клонилось к закату...
Маленькая история
В сквере среди деревьев и цветов находился красивый куст розы. Однако одна роза в этом красивом кусте отличалась особой своей привлекательностью. Она, кажется, вобрала в себя все то лучшее, что имели ее сестры-розы.
Люди проходили возле куста, долго смотрели зачарованно на совершеннейшее творение природы, которое яркими своими лепестками так улыбалось прохожим, словно в каждом ее лепестке светились маленькие солнца.
Люди проходили рядом с кустом и восхищались. Некоторые боязливо подходили к к кусту, пылающему под солнцем, срывали розу и, прижав к груди, удалялись, довольные и счастливые. От этого куст вовсе не проигрывал: так много было ярких роз-сестер.
Никто, однако, не осмеливался подойти к чудо-цветку. Кто посмел бы притронуться к прекрасной королеве? Люди даже не осмеливались думать такое. Даже думать такое казалось святотатством.
Потом, когда солнце постепенно стало скользить к западу, нашелся кто-то с глупой улыбкой на лице, подошел к кусту, сорвал чудо-цветок и, хохоча, удалился, оставив за собой окаменевших от неожиданности и оскорбления людей. Затем он несколько раз понюхал цветок и выбросил в сторону…
Казалось, вдруг стало темно. Все другие роскошные розы и цветы словно завяли и грустно повесили свои головы…
В этот день умер чудесный цветок. В этот день внутри у находившихся в сквере людей было убито нечто очень большое и дорогое…
Тоска
Снова весна. Я в родной деревне. Гуляю по знакомым полям и лесам. Потом сажусь под старым дубом отдыхать. От легкого ветерка нежно шелестят листья на деревьях. Птицы начали концерт и так красиво поют, что забываешь все свои городские заботы, шум людей и автомобилей, дым и пыль…
Я снова в родных местах детства, и все, кажется, по старому: сине-зеленые горы, стоящие плечом к плечу, этот дуб и эти деревья, мерно шелестящие вокруг. Кажется, те же зеленые кусты и сладкоголосые лесные певцы, которые самозабвенно, очарованные своей же песней, превратили поля и леса в огромный концерный зал.
Лежа в зеленой траве, я снова мечтаю, и, кажется, ничего не изменилось в мире, и мне еще 13-14 лет. Все так честно и чисто. Снова слышу голос бабушки: «Что ты ищешь в этих полях и горах, почему не спускаешься в центр села поиграть со своими товарищами?..» А я машу рукой и выхожу из села в сопровождении весело повизгивающей вокруг меня собачки...
Лежа в зеленой траве, я гляжу вверх, на сокола с широко распростертыми крыльями в синеве неба, словно скользящего по поверхности вод. И этот сокол, кажется, был соколом из моего детства.
Из дали моих детских лет мне снова кажется, что я никогда не умру, смерть сделает исключение для меня… Я снова вижу свои голубые сны, кажется, протяну руку и поймаю…
Но вдруг трезвею от своих мыслей. Много лет прошло от голубых снов моего детства. Много чего изменилось в мире. Давно уже нет в живых многих из моих родных и близких. И я уже не тот 13-14- летний мальчишка, с годами изменился и я…
Много чего изменилось в мире. Не изменились лишь эти горы и поля, оставленные в них мои голубые мечты… Однажды не станет и меня, однако эти горы и поля останутся. И на этих горах и полях останутся осиротевшие мои мечты, и никому уже не будут нужны…
Следы
– Ля, ля-ля-ля! – пела маленькая девочка.
Вокруг дети 8-9лет играли в прятки. Чуть поодаль 5-6 мальчиков лет 11-12 лет играли в футбол. А эта трехлетняя малышка сидела в одиночестве у небольшой песчаной горки, лепила из песка куклу и пела:
– Ля, ля-ля-ля!
Словно не замечала никого вокруг. Увлеченная своей игрой, она пела так звонко и красиво, будто во всем мире была лишь она, и лепила из песка свою куклу.
– Ля, ля-ля-ля!
Мимо проходили люди. Один шел с рынка, другой возвращался с работы, третий только выходил из дому. А маленькая девочка, сидя у песчаной горки и не замечая никого, мастерила куклу и пела:
– Ля, ля-ля-ля!
Оторванная от шума и всего вокруг, она так самозабвенно, так весело и звонко произносила свое «ля, ля-ля-ля», что в этот миг все в мире казалось красивым и возвышенным, честным и чистым.
– Ля, ля…
Вдруг голос девочки прервался на втором «ля». Боже мой, что случилось? Я побежал к окну. Малышка неподвижно сидела у песчаной горки, смотрела вслед за идущими по двору двумя 12-13-летними мальчиками. Из чистых и ясных глаз катились слезы, а на песке, где чуть раньше была кукла, осталась пара следов…
В эту минуту я все бы отдал, чтобы эти следы остались лишь на песке…
Свобода
Так случилось, что я оказался в клетке. Не знаю, как это получилось. Хотя вначале я не знал, что это – клетка, самая настоящая клетка. Иногда вырывался из нее на час-два или пару дней, однако я еще был крепко привязан к этой клетке, наручники мешали мне, и все мои дороги вели не в Рим, а к клетке…
…И в один ясный и солнечный день, когда природа и жизнь, цветы и люди проснулись от продолжительного сна и почувствовали, что в их душах и в мире – весна и солнце, я понял, что клетка не для меня. Черт побери, как я мог столько прожить за этой проклятой решеткой…
Я отворил дверь и окно, и весна со всей своей свежестью и цветочным ароматом ворвалась внутрь. Я швырнул в сторону свои оковы, вышел из клетки и снова оказался под солнцем. Была весна, грело солнце, и я крикнул во весь голос: «Да здравствует жизнь, да здравствует свобода!..»
Мой далекий и близкий Маленький друг, где-то еще находящийся в клетке, я желаю, чтобы однажды и ты разбил эту проклятую решетку, за которой ты оказался. Внутри клетки нет жизни… И что бы ни случилось, где бы ты ни был, оберегай ту Маленькую розу, которую когда-то, далеко от мира, на одной мирной планете вырастил Маленький принц…
